— Когда нас всех развели по углам Элемеснедена, — тихо начал он, но таким тоном, словно не хотел, чтобы его перебивали, — меня сопровождал элохим Старкин. Он был таким же, как и все из его народа — ни больше, ни меньше, — и я последовал за ним с большой охотой. Я осознавал, что иду по земле, рождающей легенды, и мне хотелось постичь самую их суть, присутствовать при моменте их зарождения. Великаны всегда говорили и думали об элохимах с величайшим благоговением, граничащим с почитанием, и я прочувствовал это восхищение всей своей просоленной шкурой. Как и Гримманд Хоннинскрю до меня, я верил, что в их силах предложить нам любой дар, любое исцеление, ибо край этот воистину волшебен и чуден.

Его уродливое лицо просветлело от воспоминаний, однако тон словно готовил слушателя к разочарованию:

— Старкин, шедший впереди, вдруг исчез. Вот тут-то и началось мое испытание. Вернулся он уже в другом обличье. Он изменил все: одежду, черты лица, тело — теперь передо мной стоял Великан. — Красавчик тихо вздохнул. — Он тщательно скопировал все детали, каждую линию тела, каждый нюанс… Короче говоря…

Это был я, собственной персоной.

Но только не тот я, которым ты меня знаешь, а такой, каким я видел себя в мечтах. Красавчик с прямой спиной и стройными ногами. И с красивым лицом. Он возвышался надо мной, статный и мужественный, как все Великаны. Он был прекрасен. Он был мною, таким, каким способна меня видеть только моя Горячая Паутинка из нежной любви ко мне. Да и кто бы не полюбил такого красавца Великана?

Избранная, — он обернулся к Линден и теперь смотрел ей в глаза, — мне больно было смотреть на него. За свою долгую жизнь я многому научился, а вот, оказывается, до сих пор не умел, открыто себе признаться в своем уродстве. Я не видел себя чужими глазами. Мое рождение было жестокой шуткой судьбы, и Старкин открыл мне соль этой шутки.

Сидя рядом с Красавчиком, Линден ощущала его боль, ее буквально корчило. И только спокойный его тон, и рассеянный взгляд удерживали ее, чтобы не вскочить на ноги. Как же он пережил все это? И, словно отвечая на ее вопрос, он продолжил:

— Это испытание заставило меня погрузиться в глубины моей души. И тогда я познал истину: вот стою я сам перед собой во всем блеске красоты, но ведь это не я, это — Старкин. Он не смог изменить своих удивительных глаз: золотистых, словно освещающих все вокруг одним только взглядом, согревающих все, чего бы они ни касались. А мои глаза остались моими глазами. И он себя увидеть ими не мог. Вот так я и одолел тот соблазн, что мне предлагался.

Каждой своей жилкой Линден чувствовала, что он говорит правду. Испытание причинило ему боль, но не нанесло вреда. И это придало ей мужества и помогло увидеть на его примере, что элохимы могут вызвать не только гнев и неприязнь. Великан пытался объяснить ей, что они — только то, что они есть, не больше. Что любая воля и желания ограничены природой существа. Нет, и не может быть силы, которая бы не соответствовала тем формам, что делают ее реализацию возможной.

Ее гнев остыл. Красавчику удалось убедить ее. И все же ей очень хотелось спросить: значит, нет никакой власти? Нет даже дикой магии? Ковенант, казалось, способен на все. Как на хорошее, так и на дурное. Так что же ограничивает его белый огонь? Действительно ли Фоул сможет воспользоваться этим, чтобы привести его к обещанному жалкому концу?

«Насущная потребность в свободе, — подумала она. — Если он уже продал себя…»

Но пока она пыталась сформулировать вопрос, который ей так хотелось задать Красавчику, ею вновь стало овладевать, исчезнувшее было предчувствие опасности. Сердце забилось сильнее, и кровь запульсировала в висках. Что-то уже случилось. Когда она попыталась включить свое видение, ей сразу стало трудно дышать и перехватило горло.

— Прости, Избранная, — криво усмехнулся Красавчик, — Вижу, мне не удалось тебе помочь.

Она затрясла головой и с трудом выговорила:

— Не в этом дело. А где Вейн? — вдруг вырвалось у нее, прежде чем она сама успела осознать, что говорит.

Отродья демондимов не было на его привычном месте.

— Понятия не имею, что на него нашло. — Красавчик был слегка удивлен внезапной переменой темы. — На рассвете, словно его тайное предназначение пробудилось, он зашагал по прямой, пока не уткнулся в фок-мачту, которую приветствовал чем-то вроде поклона и такой улыбкой, от которой меня до сих пор мороз по коже продирает. Да так и застыл. И сейчас стоит там. За ним наблюдают и, если он снова двинется, нас тут же известят.