Будь честной.

— Она не смотрела на меня. И я не могла ее заставить посмотреть мне в глаза. Когда я попыталась сделать это насильно, мать плотно сжала веки и зашлась плачем.

Господи, позволь мне умереть.

После этого жуткого месяца девочка поняла, что хрупкая нить жизни матери в ее руках. Горе, оскорбления и чувство вины покрыли ее душу коркой, как засохшая кровь. Не осталось ни одного живого местечка. Ей необходимо было найти в себе силы, чтобы создать хоть какую-то защиту, сделать что-то, что могло спасти ее от удушья в этой клоаке; но, поскольку она не обладала сильной волей, жадный, изголодавшийся мрак, зародившийся в день смерти отца, вновь поднял голову. А ты и так меня не любишь. И никогда не любила. Мрак, просачивающийся сквозь рассохшиеся половицы, истекающий ненавистью к жизни, из разинутого в беззвучном хохоте рта отца.

Линден смотрела на мать, и мрак одним рывком расправил крылья, заволакивая сознание с неотвратимостью ночного кошмара, потом разросся, полностью захватив не только мозг, но и руки, тело — и тело понимало, что ему делать, в то время как сознание в отчаянии заливалось слезами, но не могло ни вмешаться, ни остановить. У нее не было выбора. У нее не было своей воли. Она рыдала, но без слез. Из судорожно сжатых зубов не вырвалось ни малейшего стона или всхлипа, которые могли бы насторожить медсестер. Мрак застил глаза, и сквозь дымку она едва различила свои руки, вырывающие кислородные трубки из ноздрей матери.

Мрак сыто заурчал и затрепетал от довольного хохота. Смерть — это сила. Это Власть. Сила. Власть. Сила, способная забить все обвинения в глотки тех, кто посмеет осуждать ее. Да ты убила человека! Разве это не зло? Захлебываясь слезами, которые ей уже никогда не осушить, которые невозможно простить и забыть, она запихивала матери в рот бинты и вату.

— Зато она наконец-то посмотрела на меня. — Лицо Ковенанта размытым пятном маячило перед ней, но Линден ощущала, что ее слова корежат, ломают его, что ему мучительно больно ее слушать. — Она пыталась сопротивляться. Но у нее не хватило сил, чтобы управлять своей тушей. Она не могла остановить меня… Наконец все было кончено. Я знала, что навсегда прервала ее тлетворное дыхание и мне уже никогда не придется им дышать. — Линден больше не дрожала. Внутри что-то сломалось. — Уверившись в том, что все кончено, я стала действовать так, словно все заранее продумала и рассчитала. Я вытащила у нее изо рта бинты и спустила их в унитаз. Затем вставила на место кислородные трубки. После чего пошла к медсестре и сказала, что, похоже, моя мать перестала дышать.

Вдруг корабль сильно качнуло, и она чуть не упала, но «Звездная Гемма» тут же выровнялась, и Линден удалось удержать равновесие. Ее глаза потемнели и горели жгучей яростью, той же, что и боль, сжигавшая плечо, стекавшая по нему раскаленными струйками и впитывающаяся, как ручьи в песок, в онемевший локоть. Теперь излучение эмоций Ковенанта стало настолько сильным, что пробилось к ней даже сквозь пелену воспоминаний. В его глазах было потрясение, узнавание, понимание. Глядя на него сквозь слезы, Линден поняла, что любит его. Любит со всей его проказой и ядом. Эти изъяны были частью его — такого дорогого и желанного. Она видела, как в нем растет крик, — и не знала, примется ли он кричать на нее или зарыдает вместе с ней. Но она еще не закончила свой рассказ.

— Я дала ей то, чего она хотела. Господь не давал ей ничего, кроме страданий, и я исполнила ее желание. Это было Злом.

В глазах Ковенанта вспыхнул протест. Он знал цену страданиям, да еще таким, какие ей и не снились, но она не позволила ему заговорить и настойчиво продолжала:

— Вот почему я никогда не верила в Зло. Я боялась его признать, потому что тогда должна была признать и свою причастность к нему. Я не хотела знать твоих секретов, чтобы иметь право не открывать свои… Вот так все случилось. Я лишила ее жизни. И отобрала у нее возможность найти собственный выход, собственный ответ на извечный вопрос: «За что?» Я отобрала у нее шанс на чудесное спасение. Я не дала ей умереть достойно… — Довольно. Об этом можно говорить часами. И она никогда не найдет оправдания тому, что сделала. — Благодаря мне последним, что она почувствовала перед смертью, был ужас. Животный страх.