Даже если бы Аканэ и не объяснил Кенету, как следует рядовому воину разговаривать с массаоной, у Кенета хватило бы ума не вступать в пререкания с человеком, когда он не в духе – да так не в духе, что об этом даже стражнику у городских ворот известно. Он не мог себе представить, что же такого он натворил, и от неожиданности даже не пытался гадать, в чем же состояла его вина. У него противно тягуче заныло под ложечкой – впрочем, не так чтобы слишком. Раз он не знает за собой никакой вины, проступок его может быть только случайным, а значит, не очень серьезным. А даже если и нет никакого проступка… что ж, благодаря мачехе Кенет уже знает, что такое быть без вины виноватым.

Посреди большого мощеного двора стояло неуклюжее квадратное возвышение. Возле возвышения маялись на солнцепеке пятеро воинов. Кенет сообразил, что это и есть караул, и не ошибся.

– Давно в городе? – спросил начальник караула, принимая из его рук меч. – Что-то он у тебя легкий.

– Деревянный, – пояснил Кенет. – А в город я только войти успел.

Начальник караула на деревянный меч взглянул с интересом, а на Кенета – с сочувствием.

– Угораздило же тебя явиться в Каэн именно сегодня, – вздохнул он. – Авось дешево отделаешься. Хотя… вряд ли. За что тебя?

Кенет пожал плечами.

– Ладно, – смилостивился начальник караула. – Посиди пока вон там, в тени. Будем считать, что я тебя не вижу. Вообще-то не положено. Но как только кто-нибудь появится, чтоб стоял вот у этой стены навытяжку.

Время тянулось медленно. Кенет сидел, закрыв глаза, но то и дело открывал их: ему все казалось, что солнце вот-вот закатится. А оно почти не двигалось по раскаленному небу.

Наконец раздался барабанный бой. Кенет оказался возле стены даже раньше, чем его настиг предупреждающий окрик начальника караула. Внутренние двери казармы, ведущие во двор, распахнулись, и из них медленно вышли имперские воины и встали в строй. Затем раскрылись со скрипом главные ворота, и через них промаршировали воины из других казарм. Сердце Кенета затрепетало: неужели это все из-за него? Да нет, не может быть! Что бы он ни натворил, но ведь не настолько серьезное, чтобы почти весь каэнский гарнизон собрался смотреть, как его судить будут!

Кенет и знать не знал, что угодил как раз к рутинной общегарнизонной поверке. К ней и бывал приурочен трибунал, если возникала надобность, а возникала она не часто: проступков во вверенном ему гарнизоне массаона Рокай не допускал.

Внутри у Кенета вдруг ощутилось нечто холодное и угловатое: пожалуй, впервые в жизни он по-настоящему испугался. До сих пор у него для такого страха и повода не было. До сих пор, будь то в передряге с разбойниками, в стычке с неизвестными за раненого Аканэ или в бою с драконом, от него хоть что-то зависело. Сейчас от него не зависит ничего. Бог весть, что сейчас случится, но случится оно неотвратимо, и бежать от этой неотвратимости некуда, и сопротивляться ей невозможно. Кенет изо всех сил старался если и не подавить, то хотя бы скрыть свой страх, а не то обратил бы внимание, как мрачнеют лица воинов при виде квадратного возвышения: возвышение-то было на самом деле походным эшафотом, и вытаскивали его на свет никак уж не ради мелкого проступка зеленого новичка, а только для серьезного наказания за серьезную вину, когда исход трибунала в общем-то предрешен. А заметил бы, так сообразил, что не ради него этот эшафот стоит, и перестал бы бояться.

Потом взгляды воинов стали задерживаться на Кенете, и время от времени в них читалось откровенное недоумение. Если бы Кенет мог испугаться сильнее, он бы так и сделал, но сильнее не получалось – все-таки парень он был не из боязливых. А недоумение воинов объяснялось просто: они уже знали, для кого подготовлен эшафот, и ожидали увидеть у стены никак не Кенета, а совсем другого человека.