Через час закончится малый императорский прием. Время, когда император обычно пребывает в настолько дурном расположении духа, что охотно подмахнет самый свирепый указ и печать к нему приложит с живейшим удовольствием. Вот после малого приема Инсанна к нему и наведается. Обычным людям взять мага живьем не так-то просто, тут нужны предосторожности сугубые, а для жертвы весьма болезненные. При любых других обстоятельствах император непременно пустился бы в расспросы – да что, да как, да зачем? – а после малого приема он будет с наслаждением смаковать подробности распоряжений о поимке. И указ напишет именно такой, как нужно Инсанне. И тогда он получит наконец мальчишку Кенета.

Инсанна нахмурился. Слишком часто он называет его Кенетом и все реже – сопляком и мальчишкой. Конечно, Кенет уже не мальчишка. Как и все маги, он благополучно минует юность, переходя от детства сразу к зрелости. Конечно, до этой самой зрелости ему уже рукой подать. Но все равно – то, что Инсанна перестал называть Кенета мальчишкой, не к добру. Нужно поскорей выудить у императора желанный указ. Лишь тогда можно будет перестать тревожиться.

Массаоне, конечно, рассказать пришлось – если и не все, то очень многое. Уж очень он обалдел, увидев на молодых воинах свежие шрамы годовой давности. О своем магическом участии Кенет умолчал, как сумел, разрешив Наоки поведать лишь о битве во сне, никоим образом не упоминая имени Инсанны. Наоки, впрочем, особо и не рвался называть по имени своего противника. Слишком уж зловещая слава ореолом окружала это имя. Не стоит называть его массаоне. И так уже он крепко расстроен случившимся. Кенет был восхищен умением Наоки обходить в своем рассказе подводные камни. А когда Наоки закончил свое полное недомолвок признание, Кенет имел случай в полной мере оценить грубоватый такт массаоны. Рокай, конечно, заметил, что в ткани повествования то и дело зияют прорехи, но виду не подал и упрекать Наоки не стал. Не стал он и извиняться перед молодым воином, узнав предысторию его прошения должным образом, чтобы не воскрешать тем самым горькие воспоминания. Зато он немедленно погнал обоих воинов к гарнизонному врачу. В ответ на слова Кенета, что раны эти, мол, давно зарубцевались, массаона ядовито ответил, что старые раны имеют обыкновение доставлять беспокойство – например, ноют к перемене погоды; а значит, в посещении врача Кенет и Наоки, безусловно, нуждаются. И вообще, если шестнадцатилетний сопляк, ни разу в жизни не побывавший в настоящей схватке, считает, что в старых ранах разбирается лучше старого воина, пускай так и скажет прямо.

– Если бы я и имел глупость так считать, – улыбнулся Кенет, – то приказа вашего все равно бы не ослушался. Такому меня мой учитель не учил.

Массаона благожелательно улыбнулся молодому хитрецу и сообщил, где проживает гарнизонный врач.

Гарнизонный лекарь Хассэй был в своем роде знаменитостью. Лечил он всех, кто к нему приходил, а в ответ на смущенные расспросы о плате за лечение заявлял неизменно: «Сколько тебе совесть велит и кошелек дозволяет». Зачастую он и вовсе не брал денег. Будь его бескорыстие хоть самую чуточку наигранным, умереть бы ему с голоду. Но он был самым настоящим бессребреником, и его несомненная доброта и редкостное мастерство заставляли людей прощать ему и строптивость, и стариковские причуды. В быту он был крайне неприхотлив. Благодарные каэнцы выстроили старому лекарю дом и уговорили в нем поселиться – иначе он, поглощенный исключительно своими больными и своими учениками, так и ночевал бы на парапете набережной. Кенет даже и не представлял себе, что подобные люди существуют на свете – особенно после недолгой своей работы больничным служителем. Кстати, во время оно Акейро мечтал заполучить каэнского чудака в свою новую больницу и приглашение ему прислал крайне почтительное. Старик Хассэй ответил его светлости в несколько сварливом тоне: мол, дескать, он своих больных лечит там, где находит, а в Каэне он нашел их во множестве и не собирается их бросать даже ради сколь угодно большого жалованья и несусветных почестей. Если же его светлость готов удовлетвориться тем, что Хассэй пошлет к нему одного-двух своих учеников, то на это старый врач готов согласиться. Будучи человеком неглупым, Акейро не настаивал, а ответил, что почтет за честь и будет господину лекарю весьма благодарен. Смягчившийся Хассэй отослал в Сад Мостов троих учеников и наилучшие пожелания.