– А ведь это ты виновата…

Несмотря на то, что фраза была произнесена очень тихо, голова Виолы дернулась, будто от пощечины, затем ее огромные глазищи вдруг стали в два раза больше, кровь прилила к щекам и шее, чувственный ротик скривился, словно вместо сладкой хмельной амброзии в ее бокале плескался лимонный сок или хуже того – неразбавленный уксус. Если бы Феллад знал свою мать немного лучше, он бы понял, что своим, как ему казалось, невинным упреком он ненароком разбудил спящего тигра, да что там тигра – стаю чешуйчатых волчар или еще какой нечисти, обитающей в зонах отторжения.

– Как ты смеешь, молокосос, незаслуженно обвинять свою мать! Ты даже представить не можешь, сколько я всего перенесла за те бесконечно долгие восемь лет совместной жизни с твоим папашей! И вот теперь, когда он… – Виола запнулась на мгновение и тут же продолжила: – Когда он, может быть, уже не живой, родной сын упрекает меня в том, что будто бы я во всем виновата…

После этих слов она вновь разрыдалась, теперь с удвоенной энергией. Но Феллад каким-то шестым чувством уловил явную фальшь в ее голосе и во всей манере ее поведения.

– Хватит, мама, ваньку валять! Разыгранный тобой спектакль выглядит, по меньшей мере, неубедительно. Хочешь, я объясню тебе, за чем ты примчалась ко мне, едва узнав о том, что отец не вернулся из рейда? – и, не дожидаясь ответа, продолжил: – Ты пришла сюда вовсе не потому, что так уж сильно принимаешь к сердцу смерть уже давно не близкого тебе человека. Все эти пятнадцать лет тебя грызла совесть, поскольку на подсознательном уровне ты понимала, что испоганила жизнь одному очень хорошему и доброму мужчине до такой степени, что тот сломя голову кинулся на поиски собственной погибели. И теперь ты здесь, чтобы найти в моем лице хоть какое-нибудь утешение и оправдание. Тебе было бы сейчас намного легче, если бы я сказал, что Дрок Рыжий был плохим мужем, отвратительным отцом и вообще, совершенно никчемным человеком. Ведь так? – Он бросил гневный взгляд на мать и не дождавшись ее реакции продолжил: – Да, да, именно так, тебе очень хотелось бы услышать от меня эти слова, хотя в их справедливость ты и сама не веришь… Не дождешься дорогая матушка. Мой отец был настолько тонким человеком, что даже своей смертью он не хотел никому причинить каких-либо неудобств. И тебе, мама…

Феллад не закончил своей обвинительной речи, поскольку бокал с вином неожиданно выпал из ослабевшей руки матери, она ладонями закрыла свое лицо и плечи ее вновь затряслись от горьких рыданий. Однако теперь это были искренние слезы, а не прежние демонстративно-показушные переживания кокетливой пустышки.

Молодой человек и сам был не рад, что немного перестарался. Учила же его родная тетушка быть ну хоть чуть-чуть осмотрительнее в разговоре, и некоторые свои соображения держать при себе. Да видно плохо учила – мало ему разбитых носов сверстников, которым не всегда приходилась по душе излишняя прямота характера Феллада, теперь родную мать обидел, хоть и было за что, однако все равно неприятно. Чтобы хоть как-то смягчить боль от неосмотрительно нанесенной душевной раны, он подскочил со своего кресла, подошел к матери и начал неумело по-мужски гладить ее по голове, пытаясь при этом неуклюже утешить рыдающую женщину добрым словом:

– Будет тебе, мама. Ну, дурак я… несдержанный на язык дурак. Стоит ли обращать внимание на обалдуев? Прости, ляпнул не подумав.

Однако его слова возымели совершенно противоположное действие. Вместо того, чтобы успокоиться, Виола еще сильнее расплакалась. Чтобы ненароком не усугубить ситуацию Феллад замолчал и отдернул руку от головы матери.