– Всем нам сон был, – продолжал тем временем Толай. – Вот в тот самый день, когда ты освободил наши сны. И кто ты такой, и когда мы тебе пригодимся, и куда нам идти надо…

– Хоть бы мне кто словечко сказал! – вспыхнул Кенет.

– И почему говорить тебе ничего до времени нельзя, – невозмутимо закончил Толай.

Темнота была уже не вечерней, а ночной, усыпанной звездами: ночь быстро опускается на степь. И земля в степи остывает быстро. Кенет вертел головой, пытаясь обнаружить, куда запропастился наместник: его свистящее дыхание вызывало у Кенета тревогу. Наверняка ведь сидит прямо на голой земле, радостно вкушая прелести воинской жизни, – а к утру совсем разболеется!

– Эй, массаона! – долетел из темноты голос Аканэ. – Поди-ка сюда!

Кенет, не дослушав Толая, коротко извинился и стремглав помчался на зов. Просто так, чтобы поговорить, Аканэ звать никогда не станет. Значит, что-то произошло.

Наместник обнаружился поблизости от Аканэ. Сидел он возле костра не на сырой земле, а на скатке из теплого плаща – об этом позаботился Юкенна. И опять Кенет не успел даже порадоваться толком: все его внимание без остатка было отдано Аканэ и его очень странному спутнику.

Возраст его невозможно было определить даже приблизительно. Сильнее всего годы сказываются на движениях человека – но такой походки ни у молодых, ни у старых не бывает. Незнакомец ковылял, еле переставляя ноги, – а всем казалось, что он спешит куда-то, почти бежит, и отрешиться от этого ощущения никак не удавалось. Одеваются старики и юноши все-таки по-разному – но лохмотья неизвестного уже не имели ни цвета, ни формы. Любой профессиональный нищий с радостью отдал бы за такое отрепье половину дневной выручки, ибо оно столь явственно свидетельствует о тяжких страданиях, что затраты окупились бы с лихвой самое большее за час. Нет, ни по походке, ни по одежде не понять никак, сколько же лет незнакомцу. Не выдавало истинный возраст и его лицо. Под густой коркой запекшейся крови и склеенной терпким потом дорожной пыли ничего не разберешь. И уж тем более ничего нельзя было прочесть в его взгляде, кроме безумия и безумной боли. Едва ли этот человек был способен причинить кому-либо вред, но рассеянный взгляд Аканэ порхал вокруг него, а руки воина были готовы выхватить меч мгновенно.

– Кто это? – изумился Кенет.

– Понятия не имею, – ответил Аканэ. – Я наткнулся на него, едва отошел от костров. На лазутчика не похож, но… кто его знает! Бормочет что-то непонятное. Я решил, что тебе стоит на него посмотреть.

Незнакомец тем временем уселся прямо на землю, скрестив ноги. Но даже и тогда продолжало казаться, что он идет куда-то.

Кенет по-пастушьи присел на корточки рядом с ним и тихо окликнул, глядя не в глаза безумца, а слегка вбок, чтобы взгляд скользил по его лицу, но не впивался в зрачки.

– Кто ты? – спросил Кенет.

– Я молоток, – ровным голосом ответил неизвестный.

– Вот-вот, – кивнул Аканэ. – Именно это он и твердит.

– Молотки должны лежать дома, – таким же ровным голосом тихо произнес Кенет. – А ты почему не идешь домой?

– Я ищу гвоздь, – ровно и монотонно ответил безумный.

Кенет случайно встретился взглядом с незнакомцем, и ему показалось, что несчастный не просто продолжает идти в поисках неведомого гвоздя, но уже почти ушел.

– Не торопись, – тихо попросил его Кенет. – Я хотел тебя спросить – а зачем тебе гвоздь?

– Заколотить, зачем же еще, – шепотом предположил Юкенна.

– Я должен его предупредить, – все тем же невыразительным бесцветным голосом сообщил неизвестный.

– О чем? – встрял подошедший Кенро.